Русские церковные хоры и регенты в Белграде (1920–1970) . Часть 1

Храм Святой Живоначальной Троицы в Белграде

Ужасы гражданской войны, перенесенные этими страдальцами, естественно вызывали повышенную религиозность, потребу в молитвах ко Господу и Богородице о помощи, так что разные богослужения, даже литургии, начали совершаться уже на самих кораблях, увозивших этих изгнанников куда-то в полную неизвестность на произвол судьбы.

Сохранилась очень интересная запись об этом в воспоминаниях Константина Керна, будущего архимандрита Киприана, профессора Богословского института при Сергиевском подворье в Париже. Осмелюсь привести отрывок из этой брошюры, так как предполагаю, что она известна весьма ограниченному числу читателей.

«Один из священников, уезжавших в годы гражданской войны из России, попал при эвакуации из Новороссийска на тот же пароход, что и епископ Гавриил и еще несколько епископов из бывшего Высшего церковного управления на Юге России. В море их застал праздник Сретения. Священников ехало довольно много, да еще несколько владык, были облачения, некоторые архиереи успели, слава Богу, вывезти ценные вещи из своих ризниц и тем спасти их от поругания и расхищения безбожников коммунистов. Были, конечно, и сосуды, и святые антиминсы, так что можно было служить даже и литургию на пароходной палубе или в трюме. Больше того, Курский епископ Феофан вез с собою чудотворную икону Курской Божией Матери «Знамение», нашу заступницу и утешительницу в годы изгнания и скитания.

Решили служить всенощную под Сретение. Но оказалось, что нет богослужебных книг или, во всяком случае, они были где-то не на этом пароходе, а на каком-то другом транспорте. Как быть?.. Решили, что придется службу отменить или просто ограничиться пением тропаря и кондака, а наутро уже совершить литургию, которую, конечно, все знали наизусть. Но вот всех спас преосвященный Гавриил, который предложил провести всю службу безо всяких книг и нот. И действительно, он один пропел всю службу праздника, да еще с разными особенными напевами и подобнами. Такова была феноменальная память епископа Гавриила в богослужебных песнопениях и музыке».

Эти строки посвящены, в первую очередь, выдающейся личности – архиепископу Челябинскому Гавриилу (Чепур), великому оратору и «типиконщику», бывшему синодальному ризничему, изумительному знатоку русского церковного пения и композитору, – посвящены его поистине гениальной памяти. Но нам они интересны, прежде всего, как свидетельство о богослужениях в первые же дни изгнания, на кораблях.

Походный храм в Галлиполи

Можем опять привести небольшой рассказ о том, как сформировался хор под управлением бывшего певчего Синодального хора в Москве Сергея Жарова, со временем ставший хором Донских казаков с мировой известностью. Вот что об этом говорит сам Жаров.

«По прибытии в Турцию нас разместили в лагерь Чилингир, в 60 километрах от Константинополя… Это были самые тяжелые месяцы в моей жизни… Жили в бараках и землянках. Весь лагерь находился в крайне антисанитарном состоянии. Из-за нехватки пресной воды часто пили прямо из ручья, в котором стирали белье… Со зловещей быстротой распространялась по баракам холера, еще больше упал дух томящегося в неволе гарнизона. Приближался праздник святителя Николая Чудотворца. Шли приготовления к торжественному молебну. Тогда начальник дивизии генерал Ф. Абрамов отдал приказ: лучших певцов всех полковых хоров, уже тогда имевшихся, собрать в один хор. Хор этот должен был своим участием в богослужении содействовать поднятию духа угнетенных войск. В этот хор был призван как специалист и я. В маленькой тесной землянке началась работа с хором. Ноты писались от руки, на плохой бумаге. Все составлялось по памяти. Я занялся аранжировками. Певцы в большинстве случаев были офицеры, и многие из них до сегодняшнего дня поют у меня в хоре. Стало быть, днем основания Донского казачьего хора можно считать 6/19 декабря 1921 года».

Постепенно стал решаться вопрос дальнейшей судьбы русских беженцев. Выдающиеся писатели, философы, певцы, артисты балета, ученые и другие специалисты были интересны Западу. Их охотно принимали там, и так начали создаваться «Русский Берлин», «Русский Париж», «Русская Прага». А Сербия (вернее, новосозданное Королевство сербов, хорватов и словенцев), благодаря людям, знавшим, что Россия сделала в 1914 году для маленькой Сербии, благодаря людям, которые учились в России (среди них, прежде всего, выпускник пажеского корпуса регент-королевич Александр Карагеоргиевич, затем сам король Петр, патриарх Димитрий, выпускник Петербургской духовной академии митрополит Скоплянский (будущий сербский патриарх) Варнава, епископ Нишский Досифей (будущий митрополит Загребский, канонизированный Сербской Церковью как священномученик), академик Александр Иванович Белич, генералы Хаджич, Бошкович и многие другие) считали своим моральным долгом дать приют всем русским беженцам, частям врангелевской Белой армии и его штабу, а главное – Высшему церковному управлению за границей, во главе с митрополитом Киевским и Галицким Антонием (Храповицким).

Королевство приняло 40–50 тысяч русских беженцев. И свободно можно сказать, что приняла их Сербия.

Дело в том, что хорваты и словенцы еще за несколько лет до этого служили в австро-венгерской армии, воевавшей с Россией. Значит, русские были их врагами. Многие лишь недавно вернулись из русского плена (где, кстати, выдавали себя за сербов, насильно мобилизованных австрийцами), многие сочувствовали большевикам и враждебно относились к белогвардейцам. И, несомненно, самое главное – они были ярыми католиками, враждебно настроенными (как и, например, поляки) по отношению к православным. Так несколько кораблей с русскими беженцами, дошедших до Северной Адриатики, до порта Бакар (Хорватия), были вынуждены вернуться в Черногорию.

Благодаря заботам сербского правительства, Сербской Церкви и королевского дома Карагеоргиевичей, а также радушию всего сербского народа, русские беженцы стали обживаться, работать, создавать свои колонии и правления, школы, объединения, рабочие артели. И все это – на «временных началах», до «возвращения домой», ведь каждую Пасху и каждое Рождество русские встречали тостом: «Следующий праздник – на Родине!».

Но главной заботой русских на чужбине была Церковь. Богослужения совершались в беженских столовых, в бараках, гаражах… и всюду в них принимали участие церковные хоры. Они создавались спонтанно: кто-то был в России регентом, кто-то псаломщиком, другие были членами церковных хоров… Вот как это описал в своих воспоминаниях академик, протоиерей Владимир Мошин, выдающийся византолог и палеограф с мировым именем.

«Как и вся русская интеллигенция, которую остроумный Степанов в своих мемуарах метко охарактеризовал как “поющую, вопиющую, взывающую и глаголющую”, наша русская колония не оказалась без талантов. Все пели, все играли, декламировали, танцевали. Вероятно уже через месяц-два по приезде в г. Копривницу был устроен первый “русский вечер” с концертным отделением, где Оля (супруга Мошина. – Примеч. А.Т.) с Веселовским блестяще исполнили на рояле в четыре руки увертюру к Вагнеровскому “Тангейзеру”, княгиня Тохтамышева, хорошая балерина, удивила публику классическими балетными номерами, маленький хор исполнил в декорациях популярную “Волга, Волга…” с двухактовой маленькой опереттой “Мезальянс”, скомпонованной мною как мозаика из русских известных ансамблей, дуэтов, трио и хоров. Зал был переполнен, успех потрясающий!..

В том же первом году нашего пребывания в Копривнице мы основали и хор в местной православной церкви с участием местных певцов-сербов, которым первое время руководил мой брат (Сергей Мошин, о котором будет речь позже. – Примеч. А.Т.), а после его отъезда в Белград принял управление я, и управлял им 12 лет до нашего отъезда из Копривницы».

Это только один из примеров, как создавались русские хоры и включались в церковную жизнь в новой среде, в Югославии.

Русский приход в Белграде: Свято-Троицкий храм, хоры и регенты в этом храме

Начало организованной церковной жизни в Белграде тесно связано с одной из самых светлых личностей Русской Заграничной Церкви в Сербии – с протопресвитером Петром Беловидовым.

Еще весной 1920 года, находясь в беженском поезде на юге Сербии (близ города Парачин), где он познакомился с выдающимся педагогом, будущим основателем и директором русской гимназии в Белграде Владимиром Плетневым, отец Петр пообещал ему принять участие в составлении программы для русских школ и принять на себя преподавание закона Божия. Благодаря покровительству королевского дома и усилиям многих друзей России (прежде всего профессора, академика Александра Белича, главного «опекуна» и защитника русских беженцев в Сербии), удалось сравнительно быстро преодолеть многие препятствия и уже осенью того же года основать в Белграде русскую гимназию.

Торжественное открытие началось с молебна, который был отслужен протоиереем Петром Беловидовым, в актовом зале 3-й мужской гимназии на Покров Пресвятой Богородицы 14 октября 1920 года. Через месяц, 13 ноября, с разрешения директора этой гимназии, была отслужена первая всенощная, а на следующий день – и первая Божественная литургия в том же зале. Этот день можно считать днем основания русского прихода в Белграде и началом регулярных богослужений (т.к. до этого службы совершались изредка, то в бараках, то в беженской столовой на улице короля Петра).

Основателем хора и первым регентом был сам протоиерей Петр Беловидов. Ноты он писал по памяти, лично переписывая их в нескольких экземплярах. Автор этих строк, по глупости, свойственной молодости, став в 1960-е годы регентом хора в Свято-Троицком храме, осмелился сверять рукописи отца Петра с печатными изданиями. И не обнаружил ни единой ошибки! А песнопения были в достаточной степени сложными, такие как «Благослови душе моя…» Ипполитова-Иванова, «Милость мира» протоиерея Виноградова, «Гласом моим ко Господу воззвах…» Архангельского, трипеснецы Страстной седмицы и проч.

Уроженец Ставропольского края (1869 года рождения), бывший законоучителем и настоятелем соборов в Карсе и Новороссийске, отец Петр отличался не только благолепным совершением служб, без какой-либо излишней вычурности, но и с первых же лет жизни своего прихода в Белграде ввел строгую уставность богослужений, настаивал на обиходных знаменных распевах, запретив употребление упрощенных, то есть изуродованных Бахметьевым напевов. И этому он годами учил не только своих певчих и регентов, но и своих «сотруженников» на ниве Господней – протоиерея Владислава Неклюдова, протоиерея Виталия Тарасьева, Леонида Маслича и др. Он был одинок (матушка осталась в Союзе, а два сына погибли в рядах Белой армии), жил в семье своего секретаря Александра Рудько. За великие заслуги перед Церковью награжден митрополитом Антонием саном протопресвитера, так что и служил всегда «первым», кроме как если в богослужениях принимали участие архимандрит Кирик Афонский или архимандрит Иустин (Попович), ныне святитель Челийский. Скончался отец Петр в Великую субботу 1940 года, до последнего издыхания, в постели, совершая службы 12-ти Евангелий, выноса плащаницы и последования плача Богородицы.

Когда в Белград прибыло Высшее церковное управление во главе с митрополитом Киевским и Галицким Антонием и богослужения были перенесены в просторный барак на Старом кладбище на Ташмайдане, отец Петр передал управление хором профессиональным регентам.

Одно время регентом был Борис Добровольский, преподававший пение в русской гимназии и руководивший там школьным и гимназическим хорами. Он был вынужден уйти с должности регента церковного хора, т.к. руководил и работой хора сербско-еврейского общества, и таким образом, по мнению наших церковных властей, нарушил каноны.

Так в Свято-Троицком храме на Ташмайдане, который был заложен на Рождество Пресвятой Богородицы в 1924 году, а освящен накануне сочельника 1925 года, в середине 30-х годов появился хор Павла Григорьевича Проскурникова (впоследствии архимандрит Петр). У него был сравнительно небольшой хор, но исключительно с профессиональными певчими. Он был человеком весьма сдержанным, и это отражалось на стиле пения его хора, безукоризненно точного, стилистически выдержанного, весьма умеренного в динамике. Мне удалось их слушать несколько раз в связи с кончиной протопресвитера Петра Беловидова, когда пели отдельные хоры, а не объединенный хор русских певчих.

Когда в 1934 году в районе Дединье был закончен дворец Карагеоргиевичей и при нем церковь святого Андрея Первозванного (небесного покровителя этой королевской семьи), Проскурников со своим хором перешел туда, где и оставался до начала войны и немецкой оккупации Сербии в апреле 1941 года. Затем Павел Григорьевич с семьей перебрался в Швейцарию. Там, в Женеве, он был рукоположен во иереи митрополитом Анастасием и там священствовал (после смерти матушки приняв монашество) в сане архимандрита до своей кончины, последовавшей в 1971 году.

После ухода Проскурникова в дворцовую церковь в наш Свято-Троицкий храм был приглашен Евгений Прохорович Маслов со своим известным уже тогда хором, певшим до того времени в сербском Успенском храме в городке Земун (через реку Саву, напротив Белграда; теперь это просто белградский район).

Маслов еще в России был профессиональным музыкантом с большим опытом. В составе его хора было много певчих, которые могли выступать и как солисты. В первую очередь, Вера Банина – изумительное сопрано, и Мирославский – бас роскошного тембра и силы. Еще работая в сербских храмах, Маслов со своим хором выезжал на гастроли в другие города, часто давал концерты в Белграде и Земуне.

Не могу не упомянуть интересный эпизод. После одного из концертов в городке Панчево, где была большая русская колония (благодаря дешевизне жизни, близости Белграда и наличию знаменитой русской клиники-госпиталя доктора Левитского), анонимный автор опубликовал обзор на концерт, упрекнув Маслова в чрезмерном «форте» в словах «свет во откровение» в «Ныне отпущаеши…» Соколова. Евгений Прохорович ответил довольно строгой отповедью и на этом прекратил всякую полемику. Судя по инициалам, поставленным вместо подписи (С.М.), критиком мог быть Сергей Алексеевич Мошин, бывший регентом и в Копривнице, и в самом Панчево, кстати, и солировавшем раньше при исполнении этого сочинения Соколова.

Маслов так же, как и Проскурников, работая с хором, доводил исполнение до вершины певческого искусства, но при пении, даже в храме, бывало, громким шепотом отпускал в адрес «провинившегося» нелестные словечки. Кроме того, он иногда «увлекался» и пел не только с тенорами, но и с женскими голосами. Во всех трио («Да исправится…», «Душе моя…», «Воскресни, Боже», «Статьи» Великой субботы) он с Павлом Шевелевым и Мирославским пел партию второго тенора. Перед приходом Красной армии и партизан Тито он, как и большая часть его хора, да и вообще русских в Сербии, уехал на Запад, перебравшись впоследствии в Америку.

Помощниками Маслова были Георгий Рот (впоследствии выдающийся регент в США) и Владимир Акиров (впоследствии регент русского церковного хора в Маракаибо, Венесуэла).

Настали тяжелые времена для Церкви (как русской, так и сербской) – на смену немецкой оккупации пришел красный террор партизан Тито, во всем подражавших Сталину. Певчие, состоявшие на государственной службе (а частники были уничтожены), не смели принимать участие в церковных хорах под угрозой потери работы. Знаменитый сербский бас, выступавший когда-то с Федором Шаляпиным в роли Санчо Пансы, сын сербского священника Жарко Цвеич отказался подчиняться этому гнусному условию и был удален из Белградской оперы на два-три года. Кроме того, из Сербии уехал весь русский епископат, многие священнослужители, да и просто русские люди. В таких условиях принял на себя хор Свято-Троицкой церкви протоиерей Владислав Неклюдов.

Потомственный священник из городка Белый Смоленской губернии (1899 года рождения), прошедший тяготы и ужасы гражданской войны и эвакуации, очутившись в Сербии, закончил (в 1926 году) Белградский богословский факультет (духовную академию), но еще с 1923 года стал приходским священником, помощником протоиерея Петра Беловидова, законоучителем русской начальной школы и гимназии, любимым всеми духовником и главным соратником митрополита Киевского и Галицкого Антония (который в 1936 году скончался на его руках и руках келейника – архимандрита Феодосия).

Отец Владислав был истовым молитвенником. Кто хоть раз присутствовал в алтаре при его служении Божественной литургии, запоминал это на всю жизнь. Он буквально забывал обо всем, даже на «Твоя от Твоих…» забывал иногда, что рядом сослужащий диакон, и сам поднимал священные сосуды. Незабываемы и его пасхальные заутрени, на помосте, сколоченном на тот случай, возле храма Святой Троицы, при пятитысячной толпе, незабываемы его глаза и голос, когда он бросал в эту массу молящихся свое «Христос воскресе!».

Он был исключительно музыкален, хотя не обладал ни сильным, ни особо красивым голосом (второй тенор). Прекрасно вторил во всех трио протоиерею Иоанну Сокалю (первый тенор) с басами протодиаконами Иоанном Байздренко или Александром Качинским («Душе моя», «Статьи» Великой субботы, «Да исправится…» разных авторов, «Архангельский глас» и другие праздничные величания).

И вот в 1945 году ему пришлось стать перед хором Свято-Троицкой церкви. Силы еще были: сопрано дворцового хора Сусанна Ершевская, Аня Дическул из хора Марковского храма, Наталия Быкова – изумительное контральто из дворцового хора, Ольга Жигина – альт из хора Маслова, меццо-сопрано из дворцового хора Полина Бурза, Павел Шевелев и Алексей Дмитриевич Охотин – тенора редкой красоты из хора Маслова, Николай Семененко – из хора оперы, Иван и Яков Бартоши – басы, Иван Иванович Горенко – октава… А нередко по праздникам обычным певчим становился в его хор и знаменитый солист Марининского театра и Белградской оперы Павел Холодков. Но не было спевок, пели «по старой памяти», пели прежний, весьма сложный репертуар, и отцу Владиславу было не под силу держать твердо в руках такой разнородный «ансамбль». Исполняя сложные «концерты» («Вси языцы…», «Да воскреснет Бог», «Преславная днесь» и др.), нередко и сбивались.

В 1948 году настоятель Свято-Троицкого храма протоиерей Иоанн Сокаль и протоиерей Владислав были приглашены в Москву на юбилейные торжества по поводу 500-летия автокефалии Русской Православной Церкви, проходившие в Троице-Сергиевой лавре. В том же году произошел известный конфликт между Сталиным и Тито, и все русские стали сомнительными элементами (как тогда говорили). В Венгрии, Румынии, Болгарии начались процессы над «титовцами», а в Югославии – над «сталинистами», то есть сторонниками резолюции Информбюро, осудившей Тито и его приспешников. Волна арестов и этих процессов не пощадила и нашу бедную эмиграцию. Среди арестованных в 1949 году оказался и протоиерей Владислав Неклюдов. В ноябре того же года в г. Сараево начался суд над «советскими шпионами» – русскими белогвардейцами. И в первый же день было сообщено, что поп Неклюдов покончил собой в одиночной камере. Было ясно, что несгибаемый отец Владислав не соглашался на признание в ложных обвинениях и был убит в титовском застенке.

Первое время после этого регентом нашего хора был протодиакон Александр Качинский, а когда в августе 1950 года он уехал в Триест, на это место был переведен регент хора Иверской часовни Григорий Иванович Криволуцкий (о нем подробнее будет сказано ниже). Но, через год и он уехал к сыну в Берлин, и пришлось подыскивать нового регента.

Мы с братом Василием могли взять на себя эту обязанность (с шестилетнего возраста мы пели в школьном хоре, мы слушали и хор Проскурникова, и хор Маслова, мы пели у отца Владислава, к тому же, у нас было музыкальное образование). Но мы были нужнее как иподиаконы и прислужники.

Кто-то посоветовал пригласить Павла Ивановича Бабаева, до войны бывшего регентом хора 2-й Кубанской казачьей станицы. Вся наша семья (кроме меня и брата отличным знатоком церковного пения была и наша мать, матушка Людмила) взялась обучать его «гласам» и основным песнопениям всенощной и литургии. Певчие были опытные, и потому дело быстро пошло на лад. Но сам Павел Иванович никогда не усвоил до конца тайну смены гласов, да и более сложные концертные песнопения были ему не под силу. В 1955 году он ушел с этой должности, но увел при этом и весь хор, кроме меццо-сопрано еще из дворцового хора Полины Бурзы. В Троицкую церковь был переведен хор Иверской часовни, которым я руководил с 1953 года. Постепенно вернулись все певчие нашего хора, и семь лет, до 1962 года, руководил им я – иподиакон Андрей Тарасьев.

По приказу настоятеля храма я передал хор в январе 1962 года брату, протоиерею Василию, так как из-за работы в церкви я был удален с двух факультетов, где преподавал русский язык и литературу.

Отец Василий был музыкально исключительно одаренным человеком, притом обладал высоким тенором красивого тембра. Помимо своей пастырской работы и богослужений, он с огромным энтузиазмом собирал певцов (часто и сербов), значительно увеличив число певчих. Отец Василий вернул в репертуар песнопения, которые не очень жаловали отец Петр и митрополит Антоний («Покаяния» и «Пасхальный канон» Веделя, «Верую» Архангельского и другие несколько «светские» песнопения), которые не исполнялись ни Масловым, ни отцом Владиславом, ни мною. Когда подрос его сын Виталий, тоже получивший музыкальное образование и обладавший прекрасным детским дискантом, ему уже в 15 лет дали возможность замещать отца (скончавшегося в 1996 году), и он руководит хором подворья Московского патриархата и поныне, находясь в сане протоиерея на должности настоятеля храма Святой Троицы.

Окончание